Открываю избранное - и вижу аж два поста от разных френдов, но практически подряд, с рекомендациями книг. Спасибо большое Мне такие посты-рекомендации очень полезны. Я просматриваю несколько чточитательских сообществ на предмет чтопочитать, но советы друзей, вольные или невольные, всегда оказываются самыми удачными.
От себя тоже посоветую - длинный, но почти равно прекрасный на всем протяжении роман Владимира Короткевича "Колосья под серпом твоим". Это я ввиду грядущей поездки в Беларусь задумалась, чего бы почитать белорусского, и вспомнила его "Дикую охоту короля Стаха". Думаю, не может быть, чтобы такой прекрасный автор не написал что-нибудь еще
(я не тормоз, да, и очень догадливая).
В общем, вот
ссылка на флибусту, кому захочется.
А я со своей стороны всячески рекомендую. Отличный язык, богатый и грамотный. Очень живые описания крестьянского и помещичьего белорусского быта. Налет фольклорности и мистики не хуже чем в "Стахе". Одно удивляет: главный герой - мальчик 12 лет от роду, а сколько в нем дум о судьбах государства! Вот бы всем такую сознательность. Мне кажется, в 12 лет мальчики редко о чем-то подобном задумываются.
Я сейчас на середине книги, непременно дочитаю и буду рада обсудить с кем-нибудь, кто решит тоже почитать.
Пара полюбившихся моментов для привлечения внимания:
Момент раз"... И вот тут и случилось самое страшное. В одну из темных ноябрьских ночей Марка убил отца в бане. Запорол вилами.
Аким Загорский, старый озерищенский князь, услыхав такое, за голову схватился. Чего же тогда ожидать от человека, если он на отцеубийство решился? Что же это делается? То ли библейские времена возвращаются, то ли конец света настает? А так как он двадцать лет неизменно ходил в почетных судьях – и до раздела, и после, в губернском суде, – то и решил закатать преступника туда, откуда и ворон костей не приносил, благо теперь просторы были неизмеримые, даже Сибирь своей была. Схватили Марку – хорошо! В цепях он – хорошо! Быстрее его, выродка, в Суходол, на судебную сессию!
А потом одолело Акима раздумье. И не то чтобы князь теперь оправдывал убийцу. Он задумался: как могло случиться, чего ради мог пойти на такое любимый, от смерти отцом спасенный сын, единственный наследник? И, главное, удивляло Загорского то, что никто из односельчан ни словом, ни даже взглядом не осудил Марку. Будто так и надо было.
Аким Загорский понимал силу обстоятельств. Знал и то, что ни один суд никогда не докопается до глубины того, что принудило человеческую душу совершить такой тяжелый проступок. Не для того люди суды выдумали. Суд – это расправа. И хозяева каждого суда хотят только одного: чтоб расправа наступила как можно скорее и не очень дорого стоила.
А поэтому однажды ночью он явился в темницу старого замка. Замок был двухэтажный, с подземельями. В башнях новая власть разместила провиантские склады, а подземелья так и остались тюрьмой.
Аким Загорский думал, что увидит слизняка, раздавленного тяжестью собственной вины, а увидел человека, который даже глаз не прячет.
– Может, не твоя в том вина? – смутился Загорский. – Может, кто-то другой?…
– Моя вина, – ответил Марка. – Моя рука совершила, мне и нести кару.
– Так что же ты тогда святым прикидываешься?! – вскипел князь – У собаки глаза занял?
– Вы не кричите на меня, – совсем не по-мужицки, с гонором, сказал Марка, закованный в кандалы. – Земной суд мне не страшен. Меня преисподняя ждет. Я душу свою навек загубил, и мне уже из огня ада никогда не выйти.
Загорский, так ничего и не добившись, ушел. И начал расспрашивать озерищенских крестьян. Долго ничего не мог узнать, пока одна старушка не рассказала обо всем. И тогда у Акима волосы встали дыбом.
Недаром покойного Романа считали ведьмаком. Сам Аким Загорский в такую глупость, конечно, не верил, но они, они-то все верили. Да и как было не верить, если Роман лечил какими-то там травами коросту и болячки, вправлял вывихи, выводил родимчик, «выводил» у детей испуг: брал их на руки, смотрел в глаза, и детям сразу становилось легче.
А такие «врачевания» без нечистой силы, ясно, не обходятся. И каждому ведьмаку, будь он самым умным, даже тому, кто не употреблял своей силы во зло, предстояло после смерти расплачиваться.
Наступит время, и ведьмак должен залезть в подпечье, лучше всего в бане. И именно там отдать дьяволу душу. Так сводить с дьяволом последние счеты предстояло и Роману. И рядом с ним обязательно должен был быть сын.
Они и пошли в баню вдвоем, когда «ведьмак» почувствовал приближение смерти. Старик залез в подпечье и долгое время там что-то бормотал. Может, вспоминал жизнь, а может, бредил. Потом пришел в себя и протянул руку, чтобы сын помог ему выбраться.
И вот тут наступила самая страшная минута. Всем известно: если сын возьмет отцову руку, вся колдовская сила перейдет к нему. А с силой – смерть в подпечье и огонь ада.
Марка знал: он не желает унаследовать колдовство отца. Против этого были жизнь и слова, которые он каждое воскресенье слышал в церкви. Притом – если бы унаследование хоть спасало от ада душу старика. Но оно не спасало, а только обещало ад еще и ему, Марке, пусть не сегодня, так через какое-то время.
И он не взял руки отца, хотя знал, что, если не возьмет, старик будет мучиться в подпечье еще долго – ночь, две, возможно, даже три.
Он сидел со стариком почти до утра. И тот все время стонал и все чаще и чаще вскрикивал. А Марка смотрел на него и плакал от жалости.
Перед рассветом он решился. Конечно, то, что он собрался сделать, угрожало ему преисподней и вечными мучениями, но зато освобождало отцову душу от когтей дьявола.
Все верили, что мученическая смерть, да еще от руки близкого, вмиг уничтожает власть темной силы. А кто ближе старику, как не родной сын? Неписаный закон приказывает ему доконать отца, чтобы тот не мучился здесь и не мучился потом. Что ж, он сделает то. И пускай будет худо ему, Марка будет спокоен, что отцу хорошо хоть на том свете, а значит, он поступил правильно.
Марка сходил в гумно и принес вилы..."Момент два"Монастырь обложили в полночь. Монахи из-за каменных стен увидели факелы, рвущееся в небо пламя зажженных костров. Услыхали ржание коней. Они ожидали гнева, но не такого.
Игумен вышел на стену и увидел прямо перед воротами расхристанного князя с остекленевшими глазами.
– Дочь… – сказал князь.
– Здесь, – не соврал игумен.
– Открывай ворота, пес.
– Не оскверняйте обители, – сказал игумен. – Монастырь не может отказать рабам божьим, которые умоляют об убежище.
– А гореть твой монастырь может?
– А в Соловки в заточенье не хочешь? – спросил игумен.
Он чувствовал за собой силу государства, силу стен, четырехсот монахов и десяти пушек. Не разучилась еще братия с тех времен, когда монастырь был пограничной крепостью.
– Лизоблюд! – гневно сказал князь. – Холуй петербургский!
– Анафему наложат, – сказал келарь. – Ты, быдло, дзекало недобитое.
– А я вот дам вам анафему! Сводники! По сколько копеек с кровати берете?
– Не оскорбляй бога, арестант соловецкий, – сказал игумен.
– Кто это бог? Ты? Козел ты!
В ответ из-за стен рыгнула пушка.
– Хо-рошо, – сказал князь. – Т-так. Хорошо же вам будет из небес на меня в Соловках смотреть!
...Страшная кавалькада двинулась назад. По дороге взяли без боя, лишь выломав ворота, католический монастырь и за сутки выпили в нем все вина и ликеры.
Праздновали, стало быть.
Монахи, обрадованные позором конкурентов, сами угощали вояк. Черт с ними, с ликерами! Будут еще. Но ведь пан схизматов «поддержал». И столы аж ломились от яств.
Подступали потом, пьяные, и к монастырю монашек-визиток и грозились взять, но пожалели женщин. Писку много!
…Невесту, когда приехали домой, князь приказал запереть в дальних комнатах, жениха – бросить ручному медведю.
…Князь сидел и думал часа два. Потом приказал привести жениха. Того освободили из мягких объятий медведя, всего вылизанного, розового.
Пан Данила встретил его, сидя за столом, на котором стоял зеленый штоф из дутого стекла.
– Выпей. Полегчает.
Тот выпил.
– Как же это вы? И не спросили…
– Она сказала, что все равно за военного не отдадите.
– Правильно, – грозно сказал Загорский. – От военных, которые жандармов слушают, все злое на земле. Они в пушечки играют, они на рассвете приходят за добрыми людьми. Почему оружие не сложил перед сватовством?
– Гонор.
– А ты знаешь, что их породу когда-нибудь на парапетах цитаделей расстреливать будут? Как собак! За все горе!
Молодой человек всхлипнул.
– Ты чей?
– Полоцкий.
– Пей еще, – смягчился Данила. – Православный?
– Православный.
– Имения есть?
– Одна деревня.
– И это ничего. Становись на колени!
Тот встал. Князь отвесил ему три звучные пощечины.
– Не служи курице, которая кричит петухом. Не сватайся за спиной. Не ищи у церковных крыс спасения… Встань… Садись… Пей… Голоден?
– Да.
– Кондратий, курицу зятьку! Каплуна!"